Григорий Дашевский

Склоненный к ограде стеклянной не знает: останки ли зданий, кусты, пустота ли глазам его не видны. Из тумана сгущаются клинья сиянья и тянутся к фонарям.

Незримые вещи покорны тому, кто тоскует по ним, тумана оконною гранью в кресте переплета храним. Их облика скрытые корни туда протянулись, где рано

раздавшийся стон заглушен, к зарытому в воздух покою, который и им все родней. Но тает тайник и с собою тот клад, что в нем был заключен, уносит за ряд огней.

Найти бы, сиянию вторя, источник и счастья и горя.

Но жизнью всегда загражден взгляд встречный, страданье чужое — прозрачною, прочной, своей.

И комната поблекла под взглядом темноты, которая на стекла легла ничком, но ты

по направленью тени пойми, откуда свет, который на колени твои упал и пред

тобою на колени упал, потупив взгляд, раскаявшись в измене тебе, родной закат

забыв, тебе доверясь и липы осветив как траурные перья не видящих пути

коней, что вереницей ступают под землей, которым только снится закат, а нам с тобой

сияющий из окон все виден он, пока им освещен твой локон или моя рука,

но к брошенной отчизне мы не вернемся впредь, по направленью жизни поняв, откуда смерть.